Стихи

Во всей вселенной был бедлам.
Раскраска лунная была.

Там, в негасимой синеве,
ушли за кораблем корабль,
пел тихий хор простых сирен.
Фонарь стоял, как канделябр.

Как факт – фонарь. А мимо в мире
шел мальчик с крыльями и лирой.
Он был бессмертьем одарен
и очень одухотворен.

Такой смешной и неизвестный
на муку страха или сна,
в дурацкой мантии небесной
он шел и ничего не знал.

Так трогательно просто (правда!)
играл мой мальчик, ангел ада.

Все было в нем – любовь и слезы
(в душе не бесновались бесы!),
рассвет и грезы, рок и розы...
Но песни были бессловесны.

Душа моя. А ты жива ли?
Как пес, как девушка, дрожа...
Стой, страсть моя. Стой, жизнь желаний.
Я лиру лишнюю держал.

В душе моей лишь снег да снег.
Там транспорт спит и человек.
Ни воробьев и ни собак.
Одна судьба. Одна судьба.

Вот было веселье
(толпа – протоплазма!) –
вчера во вселенной
был ад или праздник.

Какой-то уродец
какого-то класса
каким-то народам
по радио клялся.

Народы замерзли,
туда и обратно
несли зынамены
и тыранспоранты.

По счастью шабаша
(фанфары – фальцетом!)
плясали на башнях
пятьсот полицейских.

Я, пьяный и красный
(глаза – Саваофа!),
шатался по кассам
и по стадионам:

«Мир, Равенство, Братство!» –
кабацкое племя,
кабацкое блядство,
кабацкое время!

Я страшно согрелся.
На лестнице гнусной
светил сигареткой...
Потом я очнулся.

Где вина? Где донны?
Где я? Неизвестно.
Две звездочки только,
два глаза небесных.

И не было Феба
и радиоарий.
По нежному небу
летал пьяный ангел.

Простор предрассветный.
На крыльях по лампе.
Летал он, предсмертный,
и, может быть, плакал.

А может быть, может,
над нашими льдами
душа моя тоже
летает, летает...

А может из странствий
я так возвращался,
а может, в пространстве
я так воскрешался.

О, призывайте,
призы давайте,
о, признавайте,
не признавайте.

Ведь не во мне же,
мой жребий брошен,
мне нужно меньше,
чем птице прошлой.

И в ваши ночи,
и в ваши нови
из всех виновных
я всех виновней.

Какие цели?
За чью свободу?
Лишь ложь и цепи
нужны народу.

Какие судьбы
я развиваю?
Святые струны
я – разрываю!

Судьбе коварства,
суду без Бога
и веку Вакха
отмстим безмолвьем.

Мой ангел уснул (зачем прилетел?).
Он спал. Он хорошего только хотел.
Он с крыльями спал и лирой.
А лира была лишней.

Он завтра проснется: «Простор, прояснись!
Небесными мастерами
спускается солнце!»
Солнце... Проснись,
мой ангел, мой марсианин.

Здесь в каменных комнатах (о улетай!)
с любовью (тяжелая тема!)
лежало у полумужского лица
лицо полуженского тела.

Уснули кварталы (такая тюрьма!).
На улицах лишь пустота или тьма.
И что ни окошко – флюгер.
И фонари – что фрукты.

Своя современность. И не мечтай.
Она – одна – современность.
Проснись, улыбнись и улетай,
и улетай – все время!

На светлых стеклах февраля
блеск солнца замерцал.
У фонаря, у фонаря
мой ангел замерзал.

О, ни двора и ни кола!
Он в небесах устал.
Совсем сломались два крыла,
и он уже упал.

Во всей вселенной был бедлам.
Работали рабы.
Лишь лира лишняя была,
и он ее разбил.

А мог бы получить полет
в прекрасных небесах.
Сначала он разбил ее,
потом разбился сам.

Рассвет фигуры февраля
в пространство удалял.
У фонаря, у фонаря
мой ангел умирал.

Лишь бог божился: «Надо жить!»
(Он, публика, умна!)
И ни дыханья, ни души
на улицах у нас.

Ни бог страниц не написал
ни о добре, ни зле,
ни ненависти к небесам
и ни любви к земле.

Оттаивали огоньки
по спальням для спанья.
В теснинах страха и тоски
все спали. Спал и я.

Какой-то ангел (всем на смех!)
у фонаря сгорел.
Я спал, как все. Как все, во сне
я смерть – свою – смотрел.

Мне и спится, и не спится.
Филин снится и не снится.

На пушистые сапожки
шпоры надевает.
Смотрит он глазами кошки,
свечи зажигает:

– Конь когда-то у меня
был, как бес крылатый.
Я пришпоривал коня
и скакал куда-то.

Бешено скакал всю ночь,
за тебя с врагами
саблей светлой и стальной
в воздухе сверкая.

За тебя! Я тихо мстил,
умно, –
               псы лизали
трупы!
            Месяц моросил
светом и слезами.

Это – я! Ты просто спал,
грезил, – постарался!
Просыпайся! Конь пропал.
Сабля потерялась! –

Мне и спится, и не спится.
Филин снится и не снится.

В темноте ни звезд, ни эха,
он смеется страшным смехом,
постучит в мое окно:
– Где мой конь? Кто прячет?
Захохочет... и вздохнет.
И сидит, и плачет.

Так-так сказал один мертвец
другому мертвецу:
– Ты мудрец, и я мудрец,
поедем к мудрецу. –

Поехали, приехали.
Оставили ослов.
Поспорили о веке, –
основе из основ.

Все было: чары, чертов круг,
мечты, молитвы (эх!).
И был тот третий милый друг
мертвее мертвых всех.

Так стало трое мудрецов –
произошел прогресс.
О, мысли! Пища мертвецов!
О, песенки повес!

А вывод?
                  Все на свете – смесь.
Все весело, ей-ей!
И жизнь – есть жизнь, и смерть – есть смерть,
все в сумме – БЫТИЕ.

Я веселый Мефистофель,
я лишь миф, а мафий столько!
Все в отчаянье – ой, мама! –
в мире мифов или мафий.

В нашей солнечной геенне
кто проспался, тот и гений, –
то ли фавны, то ли готты,
то ли Фауст, то ли Гете?

Там дворец или мансарда?
Вы принцесса или самка?
Кто красавец, кто уродец?
Успокойтесь, все умрете.

Пой, поэт,  пора проститься,
ждет экскурсия по Стиксу...
Я вас славлю словесами,
остальное – славьте сами.

Спи, мой мальчик, мой матрос.
В нашем сердце нету роз.
Наше сердце – север-сфинкс.
Ничего, ты просто спи.

Потихоньку поплывем,
после песенку споем,
я куплю тебе купель,
твой кораблик – колыбель.

В колыбельке-то (вот-вот)
вовсе нету ничего.
Спи. Повсюду пустота.
Спи, я это просто так.

Сигаретки-маяки,
на вершинах огоньки.
Я куплю тебе свирель
слушать песенки сирен.

Спи, не бойся за меня.
Нас сирены заманят,
убаюкают, споют,
потихонечку убьют.

Спи, мой мальчик дорогой.
Наше сердце далеко.
Плохо плакать, – все прошло,
худо или хорошо.

Погасли небесные нимбы.
Нам ангелы гневные снились.

Там трубы трубили: «Священная месть!
Восстанем на вся! Велите!»
Метался во тьме Тамерланов меч...
Мой ангел... воитель!

Прочь слезы и страхи! К мечу и кресту!
Мы, ищущие, обрящем!
Вашу вселенскую красоту
кровью окрасим!

Бой небу! Господи, благослови!
Месть – смерти! Святись, свобода!..
А у самого – крылья в крови,
у самого-то...

Месяц март на дворе, месяц март.
Он, как все, не велик и не мал.

Может быть, на снегу снегири
где-то... где? А на улицах псы.
Через месяц и мне тридцать три.
Не прощай ничего, но прости,
что принес эту смерть, этот крест
на Голгофу твою. Боже мой,
не спасай меня, – надоест.
Я ведь хуже, если живой.

Если тост – за Иуду тост!
Он легенду лишь дополнял.
Что Варрава и что Христос –
одинаково для меня.

Дух, деянья – лишь сказки каст,
мне – лишь мир, лишь его возьму.
Одинаково – жизнь, или казнь,
мир – он милостив ко всему.

Мир – он милостив и ко мне.
Освистите – не освищу.
Не кидайте в меня камней.
Я и сам себе не отпущу
ни греха.
                  Опустите крест
громогласных своих Голгоф.
Месть – за смерть! Если это месть, –
мстите, Господи.
                              Я готов.

Ходит и ходит
на цепи птица
с костяным клювом.

И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.

Кто ты есть, птица?
Ты – судьба стаи?
Ты – ничья клятва?

Ты – мои мысли?
Ты – мои крылья?
Ты – мои цепи?

Клавиши света.
Мрамор кладбища.
Вопли ведьм пьяных.

Странности страсти
каменных комнат, –
о, объятья!

Лают псы в псарнях,
родились люди
для работ рабства.

Вот ушли луны,
унесли звезды, –
царствует солнце!

В небесах – нимбы!
Написать мне бы
сто страниц солнца.

Май прошел, как ангел пролетел,
ничего – ни сердцу, ни уму,
может, было в мае пара дел,
может, нет, – а ну их, ни к чему,

не ищи виновных, не щади,
я искал, виновен, я – все знал,
май самоубийств и нищеты
под тотальным титулом «весна»,

осуждаю – я оставил пост,
но кого пасти? О, не живой,
мертвый май, он просто – пьян и прост,
так себе, не нечто, а ничто,

суть существования – котел,
или крест, – не мне, не по плечу,
признаюсь: я глуп, но и хитер:
пользуйтесь! я что-то не хочу.

Знал я и раньше,
да и недавно,
страх страницы...
Рассказать разве,
как над Нотр-Дамом –
птицы, птицы.

Рассветал воздух,
воздух звезд. Луны
уплывали.
Транспорт пил воду
химии. Люди
уповали.

Про Париж пели
боги и барды
(ваша – вечность!).
Ведь у вас – перлы,
бал – баллады,
у меня  – свечка.

И метель в сердце  –
наверстай встречи!
Где моя Мекка?
В жизни и смерти
у меня свечка,
мой значок века,

светофор мига,
мой простой праздник,
рождество, скатерть...
Не грусти, милый,
все – прекрасно,
как – в сказке.

Гении горя
(с нашим-то стажем!),
мастера муки!
Будь же благ, город,
что ты дал даже
радость разлуки.

Башенки Лувра,
самолет снится,
люди – как буквы,
лампочки – луны,
крестики – птицы...
Будь – что будет!

Теперь – тебе: там, в мастерской, маски,
тайник и гипс, и в светлячках воздух,
ты Галатею целовал, мальчик,
ты, девочка, произнесла вот что:

«У нас любовь, а у него маски,
мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
другую девушку – он мэтр, мастер! –
ему нетрудно, он еще слепит».

Так лепетала ты, а ты слышал,
ты спал со мной и ел мои сласти,
я обучал тебя всему свыше,
мой мальчик, обучи ее страсти.

Мой ученик, теперь твоя тема,
точнее – тело. Под ее тогой
я знаю каждый капилляр тела.
Ведь я творец. А ты – лишь ты, только.

В твоей толпе. Теперь – твоя веха!
И молотками – весь мой труд, трепет!
И молотками – мой итог века! –
«ему нетрудно, он еще слепит!»

Теперь – толпе: я не скажу «стойте!»
Душа моя проста, как знак смерти.
Да, мне нетрудно, я слеплю столько
скульптуры – что там! будет миф мести!

И тем страшнее, что всему миру
вы просчитались так. И пусть пьесу
вы рассчитали молотком – «минус»,
миф – арифметика, и «плюс» – плебсу.

Теперь убейте. Это так просто.
Я только тих. Я только в труд – слепо.
И если Бог меня лепил в прошлом,
Ему нетрудно, – Он еще слепит.

Все равно – по смеху, по слезам ли,
все равно – сирена ли, синица…
Не проснуться завтра, послезавтра,
никому на свете не присниться.

Действующие лица:

Пьяный ангел
Девушка
Автор
Хор

Автор:
Холм, на холме хутор со шпилем, и мяукает кошка. Два окна: красное, освещенное, второй этаж; черное стекло – первый. На холме пасется белая лошадь, живая или бутафорская.
Кусты: крыжовник и красная смородина.
Беседка, увитая плющом и жасмином. Беседка открыта зрителю: деревянные пни вместо кресел, плетеный столик. Подсвечник, свеча. Над беседкой какие-то проволочки для белья, или для фонарей. Далеко – дорога.
Проносятся полосы света.
У подножья холма баня и пруд.
Между беседкой и баней колодец. Он цементный. Деревянный ворот, ведро, цепь. У колодца на каменной скамеечке Девушка, простое платье, волосы распущены.
Нежная мгла. Во мгле луна, как восходящее солнце, красная. Болтаются какие-то последние бабочки, а по всей сцене висят фонари.
Появляется Пьяный Ангел – из колодца. Он в белом.
Отряхивается. Нимб.

Ангел:
Меняю лиру на гитару,
меняю небо на поля,
я – сам свой раб, я – сам свой табор,
не трогайте меня, я пьян.

Не в небе, не на постаменте,
я сам собой в веках возник,
я вырвал сам себя у смерти
и в смерти сам себя воздвиг.

Не сеятель и не податель,
мне нет Иуды, нет Суда,
я – сам свой суд, я – сам предатель,
я – сам себе своя судьба.

Меняю знаки на загадку,
меняю крылья на коня,
семь заповедей – на цыганку,
я пьян, не трогайте меня.

Все – и ничто!.. Ничуть не легче
атланту или муравью.
Меняю весь Род человечий
на душу милую мою!

Девушка (указывая на колодец):
Ты что там делал? Ты – тонул?

Ангел:
Я спал.

Девушка:
В колодце. Как обычно!

Ангел:
Пришел, увидел и... уснул.
И – спал. И – снилось мне.

Девушка:
                           Отлично.
В воде (плевать на атмосферу!)
окаменел и спал, герой!

Ангел:
Вода была, пожалуй, сверху,
а камень, что ж... под головой.

Девушка:
Фантастика. (Солгал не ахнул!..)
Потом про это напишите.

Ангел:
Так спят все ангелы.

Девушка:
Вы – ангел?

Ангел:
Увы, я – ангел. Небожитель.

Девушка:
Ты пьян, паяц.

Ангел:
                     Не отрицаю.
Паяц – пустяк. Я – пьяный дух.

Девушка:
Где, Дух, вы пили?

Ангел:
                  Отвечаю
со всей охотой: пил в аду.

Тринадцать нас (персты на лирах) –
посланцы Неба к Сатане.
Традиционный посох мира.
Сераль русалок. Хор сирен.

Фанфары. Тосты. Ад и Небо!
Святой союз! Святись, свобода!
Врачуются вино и нектар.
Весь мир – мирянам, род – народам!

Ну, бесы все перебесились,
не пир – конспект войны Ливонской,
бутылок – что твоих Бастилий,
колбас – что змей Лаокоона!

Светало солнце и садилось.
Котлы. У дьявола в купели
я пил один среди сатиров.
Посланцы, помню, улетели.

Тсс... девушка. В такой таверне
я... стикс ин вино перешел.
Там поутру мне третьи трели
пел пересмешник-петушок:

«Ты ангел? – Бес. – Ты бес? – Не знаю.
Хороший хохот:
те и те
лишь диалектика названий
и суесловие систем.

Восстань, вассал! Какому клиру
деянья детские развил!
Разбей божественную лиру,
все – трын-трава!»
                                 И я разбил.

Я вышел в нимбе (нимб калорий?).
Я – символ истин интеллекта!
И вот, пожалуйста, в колодце
очнулся... Гнусно.

Девушка:
                     Интересно.
Неплохо и про трын-траву.

Ангел:
Ты что здесь делаешь?

Девушка:
                           Живу.

Ангел:
Конкретнее. Какая эра?
Где глобус? Что за государство?

Девушка:
Живу, как всё – как то и это.

Ангел:
Уже целуешься?

Девушка:
                        Гусарство.

Ангел:
Не нравится?

Девушка:
                        Для вас – нормально.

Ангел:
Я не опасен и не злой.
На двух ногах по наковальне,
я между небом и землей,
как Гера некогда...

Девушка:
                        Живая...

Ангел:
повис. Туда, сюда – ни-ни.

Девушка:
Живу и жду – живу – желаю...

Ангел:
Все грозы-розы?

Девушка:
Да. Они.

(Беседуя таким образом, Пьяный Ангел и Девушка
передвигаются в сторону беседки. Уже в беседке. Свеча. Светлячки.
Бьют часы. Девушка вяжет. Спицы.)

Девушка (поет):
Столетье спустя, в январе
был маленький храм.
Святители на серебре,
нехитрый хорал.

Свеча и алтарь. В тайнике
там ангел стоял,
и лира на левой руке,
и благословлял.

О, волосы бел ковыли!
Молитвы слагал
про тех, кто повел корабли
в снега и снега.

Как радостно было у нас,
когда над свечой,
как маленькая луна,
блестел светлячок!

Столетье спустя и еще
с востока пришли
какие-то люди с мечом
и люди с плетьми.

Они обобрали наш храм,
алтарь унесли
и юношей (вот и хорал!)
на торг увели.

Совсем отгорела свеча,
лишь сторож-фантом
ходил, колотушкой стучал,
да помер потом.

Ангел:
Ты помнишь песню обо мне?

Девушка:
Не о тебе, о том, о нем.

Ангел:
Невеста!

Девушка:
Не твоя!

Ангел:
О нет!
Отныне он и я – одно.
Невеста! Крест и три перста!
Благословляю и люблю!

Девушка:
Ты – пьян.

Ангел:
Святая простота!
Последний миг – умру – ловлю!

Пророк – про рок, про свет – поэт,
мне – нет судьбы и нет святилищ,
мне просто в мире места – нет.
Не жалуюсь, уж так случилось.

Раскаянье. Хоть раз в века
в тех лабиринтах мира – Крита
живые души развлекать,
моя – мертва.

Девушка:
                           Моя калитка
за баней. Шествуйте, дружок!

Ангел:
Я послан за твой душой.

Девушка:
Кем послан?

Ангел:
Сам собой, невеста.

Девушка:
Так сам себя и отошли.

Ангел:
Куда? Ни местности, ни места
отныне мне не отвели.

Девушка:
Наверх! Ты сверху.
Там просторно
для пьяных ангелов-Вийонов,
там семь седалищ, семь престолов
Блюдет Блудница Вавилона.

Бал – для любви, мечи – для мести,
апокрифическая дверь
в небытие. Там все на месте:
Борьба – и Братство – Агнец – Зверь.

Что я? Такие там и тут.
Провинция мы, вы – столицы.
Вам – небеса, нам – только труд.
Мы – хор Христа, а вы – солисты.

Ангел:
Не Дух Святой, а варвар Рима,
Не Цепь и Пух, а – лай! Лови!
Не царь-рапсод, а только рыцарь
пой-песенок и май-любви

в столицах ваших (аллилуйя!)
временщиков, воров и цифр
страсть проповедуют холуи
и хамы стали хитрецы.

«Дух Творчества! Ты так прекрасен!
Наш дух у нас на высоте!
Все памятники перекрасим
в любимый цвет своих вождей!»

О, плебисциты толп и путчей!
Все мало, – публика умна:
ей не хватает только пули
свинцовой
                     в сердце у меня.

Ты – труд. Я – Дух. Одной бумагой:
за труд – тюрьма, за Дух – топор...
Когда очнется Пьяный Ангел
над окаянною толпой, –
так! Только трепет! Гроздья гнева!
Иерихонская труба!
Возмездье всем и вся! Бой Небу!

Девушка:
Я девушка, а не толпа.

Ангел:
Спаси меня!

Девушка:
Спасет, уймитесь...

Ангел:
Спаситель?

Девушка:
                                 «Быть или не быть?!»

Ангел:
Так пожалей.

Девушка:
                                 Жалеть – унизить.

Ангел:
Унизить – лучше, чем убить!

Девушка:
Ты – трус.

Ангел:
                                 Не вождь. Но неужели
вожди (знак «вождь» – от сатаны!)
предпочитали униженье
себе
         и смерть –всем остальным.

Жрец – жертвой, девственница – блудом,
тиран – тиарой, Вакх – вином,
Христос – крестом, бастилец – бунтом,
Стикс – смертью, Вавилон – войной,
сирена – сном, солдат – стареньем,
хулой – Харон, хвалой – холуй,
все сущее – существованьем
унижено!

Девушка:
                           Не существуй!

Ангел (ослабел):
Не существуй... Там неземная
звезда... Там полюс... Дождь повис...

Девушка:
Там – дождь идет? (Смеется.) Куда?
Ангел:
                        Не знаю.
Идет, как все мы – сверху вниз.
Вдох-выдох, время – мех кузнечный,
конец... ни страха и ни сил...
Кто это тикает? Кузнечик?

Девушка:
Чердак! На чердаке часы! (Веселится.)

                                         (Ангел умирает.)

Девушка:
Эй-эй!.. Уснул... Цитаты библий...
Архаика... еще пугал!
Смешной, смешной!

                                       (Переворачивает Ангела: крылья, кровь.
                                                             Вскрикивает.)

А КРЫЛЬЯ – БЫЛИ!
Он – Ангел, правда! Он – не лгал!

                  (Пауза, рассвет, свеча совсем маленькая, полосы света проносятся
                                                       и тают в воздухе.)

Девушка:
Живем, как в пропасть, как – впустую,
пылинки плача на весах,
прости, прости, меня, простую,
что знала я о Небесах?!

Там лишь туманы. Только стаи.
Секундомеры-облака.
О, скука скорости и стали!
Что обреченных обрекать!

Нет – Неба! Темнота – тенета!
Не зная ни добра, ни зла,
на всех копытах континентов
пасется первая земля

над пропастью. Ах, Ангел, брат мой!
Что Дух? – лишь таянье теней!
Что чудеса! Простая правда
простым нам ближе и нужней.

Душа! расстаться – расплатиться.
В который рок, в который раз
на душу дунешь – разлетится
по искоркам, – и нету нас.

                                          (Занавес.)

Хор за занавесом:
Фарс фарисея,
барабан боли
это творенье.
Суету сеют
бесы и боги,
тьма и томленье.

Это их игры
света и смерти,
тайны и знаки.
Нет наших истин:
солнце, как сердце
бьется над нами!

                                          (Занавес поднимается.)

Автор:
Холм, на холме хутор, два окна, пасется белая лошадь, кусты, беседка, столик, подсвечник, свеча, проволочки, дорога, баня и пруд, колодец, бабочки болтаются, фонари висят, мгла – нежная, луна – красная, Девушка – в простом платье.